Письмо с северной станции

Здравствуй мама! Точнее привет.  Не знаю, отчего мне так хочется обращаться к тебе столь вежливо? Может после того перевода на северную станцию все так поменялось? Помнишь Сережу, я писал тебе о нем как то? Его перевели и теперь я один слежу за всеми показаниями. Иногда скучно конечно, но в остальном работа лучший оберег от нудных вечеров. Пока не забыл, хочу сказать тебе спасибо за то, что ты мне подарила за эти годы.

О доброте

Что мы знаем о северных медведях? Наверное, ты ждешь, что я повисну на вопросе длинной и пространной тирадой в ответ, но за эти несколько лет, что я был здесь не узнал, веришь, ничего нового: они большие, ленивые, сильные и очень любят поесть. Кстати о последнем. Представь себе, прихожу я однажды с прогулки, а он внутри – огромный, белый, наинаглейший медведь. Стою я – сидит он, смотрим друг другу в глаза. Мои умные – его сытые. Я медленно пячусь, он вяло наступает… В общем, мамуль, захлопнул я дверь прямо перед его носом и остался мерзнуть снаружи. Стою. Думаю. Через окно, знаешь ли, не видно ничего. В ухо шепчет мороз: «Андрей, холодно!». И правда, я же тебе не говорил вроде, но у нас и до минус тридцати бывает. Решаю решительно решать ситуацию. Мой план был прост: у меня с собой было немного консервов, что я захватил с поста на котором собирал данные; я вываливаю их содержимое на снег, выкладываю из него аккуратненькую дорожку в сторону от дома, как в той сказке про крошки и малышей, тихонько открываю дверь, медленно отступаю в сторону и оставляю медведя вести трапезу. И что в итоге? Дверь открыта, секунды остывают, медведь доедает передо мной, а я не знаю, как так все получилось.

Страшно мне было мам, не то слово. Словно зуд какой-то, аж до костей въелся, страх этот.

В детстве ты мне всегда говорила – доброжелательность. Поэтому я снял портфель с данными и скарбом и бросил белому мишке. Он отвлекся, фыркнул и врезавшись в лямку зубами, потащил сумку прочь. На улице было слишком холодно, поэтому я не стал затягивать этот печальный миг расставания.

О любви к красоте

Я не расстаюсь с ощущением, что я здесь чужой. Знала бы ты, как одиноко мне бывает. Белый цвет опостылел, он всюду, скоро, думаю настанет тот момент, когда закрывая глаза я буду видеть только этот проклятый цвет, но никак не спасительную тьму. Тем более прекрасен тот перелом, когда наступает ночь, когда алые сумерки, теплящиеся последними шорохами солнца накатывают клечатым одеялом на торчащие белые хребты, тогда хочется бросится вперед, как если бы это было теплое море и утонуть в обманчивых волнах. Пойми меня правильно, я не собираюсь расписывать все красоты, но если бумага и привыкла терпеть, то мое терпение не безгранично.

Какие виды играют здесь ясной безоблачной ночью: мороз словно схватывает все вокруг, погружая в сон даже воздух, который оседает ледяной тяжестью у меня в груди; наверху тучей мигают звезды и ты как-будто чувствуешь себя значимее, важнее. Знаю, обычно людей посещает другое ощущение, но здесь, один, ты понимаешь, что твоя голова - последняя преграда, превращающая строгую космическую энергию в ритмы букв и мыслей. Это вдохновляет. Вдохновляют ослепительные рассветы, призывающие окоченевшую ночь жужжать, сдаваться под напором огня, и хотя снег не тает и лето не наступает, тает мое сердце и светится моя душа. За умение говорить с прекрасным, за то что ты посвятила  этому годы жизни, за это я хочу сказать тебе спасибо.

О нетерпеливости

Обычно я очень нетерпелив, поэтому мам, не сердчай, я всего пару раз пробежался по этому тексту. Обещаю исправиться.

Об оптимизме

Когда я приехал сюда впервые нас здесь было только двое. Я думал, что с Сергеем у меня завяжутся прочные, если не дружеские, то хотя бы рабочие отношения, но этого не случилось. Наоборот, день за днем меня раздражало его уныние, его душевная скука, нежелание воспринимать жизнь как опыт. Это чувство и закрытое пространство вокруг превратили меня в крайне раздражительного человека. Мне хотелось обидится на весь мир, назло ему топнуть ногой и попросить отвернуться от меня, но знаешь, сколько бы я не злился - ничего не менялось. И тогда я решил мам, что мое преображение в моих руках. Я стал готовить. Да, да, ты не ослышалась. Где-то в темных расщелинах станции мне удалось откопать книжку с рецептами и теперь бобовые смущают меня не больше, чем не бобовые. Серега, который по началу с некоторой опаской относился к моим кулинарным изысканиям чуть позже смиловистился и пришел к выводу, что мои блюда не так уж и плохи. Более того, пару раз он даже выкладывал их в интернет. А это мам, значит многое. И я стал к нему немного по-другому относиться, оказалось, что этот человек большую часть своих переживаний попросту прячет и не очень ьто стремится указывать к ним путь. Словом, работа пошла бойчее и мы стали находить множество мест, куда с интересом и пользой можно приложить свои силы. Затем появился киноклуб, клуб дальних походов и, в конце концов, мы завели кота. Ну, то есть, Серега выпросил у начальства и выписал из Москвы это животное. Жалко, что он так к нему привязался, что забрал его в итоге с собой на другую станцию. Думаю, ты уже давно догадалась, что я тебе рассказываю это не потому, что хочу похвастаться своими кулинарными навыками...


Бумага у меня уже заканчивается, лето близко, скоро увидимся! Целую, скучаю, люблю.

шутка

Было нестерпимо жарко, казалось, что каждый глоток воздуха оседал вязкой жижей на стенках гортани. Город тлел изнутри. Бетонные и кирпичные стены сужались и сжимали горячими тисками каждого, кто имел неосторожность оказаться на улице в это время. Не то что люди, но даже автомобили, все городское движение двигалось, словно наперекор времени – медленно и отстранено, а оно само - время, по колено увязло в собственной отслоившейся плоти.

Жизнь бурлила только в маленьких очагах, городских кафе и офисах, где во всю завывали кондиционеры. В одном из таких, в небольшой забегаловке играл телевизор. Его мало кто слушал, но ему прекрасно удавалось вжиться в отрепетированную роль звукового фона.

- «Майк, Майк, слышишь меня? Да, сейчас я нахожусь в национальном центре исследования погоды в Денвере, и к сожалению я не могу порадовать тебя хорошими новостями. Ученые говорят об аномально….»

Экран транслировал выпуск новостей. Точнее это был длинный часовой выпуск, какие бывают в двенадцать по полудню. И как обычно, на все кафе был только один заинтересованный, кто слушал говорливого Майка, опрашивающего взъерошенных и взволнованных, словно нагулявшиеся коты, сотрудников метеорологического центра.

Внезапно его треп прервало экстренное сообщение: в кадре появился президент. Да он самый, в черном костюме, на фоне белого дома. За руку он держал жену, рядом стояли дети, за ним, чуть поодаль, выстроились линией министры, губернаторы и еще бог весть кто. Он кивнул в камеру, слабо улыбнулся и начал говорить:

- «Дорогие соотечественники, граждане нашей великой страны! Я хочу обратиться к вам со своим последним посланием. Я не хочу вдаваться в долгие технические подробности, к тому же это уже и не важно, но в течение ближайшего часа наша планета будет уничтожена. Произойдет столкновение с кометой и все живое на планете погибнет. Проведите это время с любимыми, попрощайтесь с детьми, помяните тех, кто не дожил этого часа. Или просто посвятите эти минуты тому, кто рядом, даже если рядом сидит незнакомец. Мы… Мы были хорошей семьей. С нами Бог!», он вздохнул – «Ваш президент».

Было видно, что эта речь дается ему нелегко, жена рядом заплакала, дети тихонько завыли. Оператор перестал фокусироваться на президенте и взял общий план белого дома. Над ним, словно зарница нового рассвета чертила свой путь комета. Огромная звезда на небе, она медленно горела и становилась все больше и больше, превращая голубое небо в алую простыню.

Хозяин забегаловки молча выключил телевизор. Отстраненным взором он окинул пустые столы своего кафе. Те немногочисленные посетители, что в нем еще остались, в спешке выбежали на улицу. За окном послышались крики. Улица трещала от народа. Люди ломали окна, били машины и лица друг другу, кто-то страстно рыдал, а кто-то навзрыд целовался. Вся эта кутерьма продолжалась до того мига, пока свечение с неба не заполнило все вокруг и люди, обезумев, не упали разом на колени – кто в мольбе, кто в бессильной злобе. Еще минута…

- «Да ладно? Повелись? Ахахахахахаа. Опять повелись, ну вы даете! Как дети, ей богу. Развел как котят, хахахах, представляете?! Да ладно, расслабьте булки уже -идите приберитесь что ли. Хахахахахаха, вот школота.»

Голос звучал ото всюду, он резонировал в черепах, шел субтитрами в глазах. Этот голос был необъясним и созвучен всем языкам. Но свет прекратился, огромный огненный шар развернулся и улетел прочь, отдавая Земле ее прежние краски.

Случай в кафе

Я попросил счет. Улицу бил дождь. По городу шумела одна и та же мелодия – убаюкивающий стук и топот чьих-то маленьких босых ножек. Я находил ней свое очарование, ведь как только начинаешь вслушиваться, где-то у самых твоих ушных раковин начинает тихонько биться сердце самого непоседливого малыша, прятавшееся до этого в глубоких складках дождя.

К нам подошел официант, его руки хранили дитя привычной формальной процедуры – счет. Аккуратно положив его на край стола, он улыбнулся и отошел. О его фирменная чудесная улыбка - какой же чистоты, смирения и праведных намерений она была полна. Казалось, еще чуть-чуть и она растянется еще шире, до такой степени, что треснет и зальет добротой все вокруг.
Сознаюсь честно, я не смог долго выносить это великолепие и отвернулся. Но уже через секунду снова повернул голову - я еще раз посмотрел на официанта, который неторопливым шагом удалялся к кассе. Пока мой взгляд методично сверлил чью-то спину (простите меня, я плохо запоминаю имена) мой товарищ, а его звали Влад, взял с края стола кожаную книжку, с самой дорогой сердцу любого ресторана грамотой внутри.
- «Ты видел?»,- спросил он.
- «Что?»
- «Ну, счет»
- «А что там?»
- «Ничего. Просто надо расплатиться»

Он зашелестел деньгами. Я даже и не заметил, как бумажник оказался у него в руках. Почему-то мне не хотелось уходить – я точно знал, что хочу побаловать себя одиночеством, отдаться сонливой расслабленности и воздушному философствованию. Да, я считал себя мыслителем. Но скажите честно, кто из нас не любит по косточкам обгладывать свои мысли, строить невесомые мосты из одной идеи в другую, даже если они служат переправой между двумя глупостями? Жажда думать – такая же зараза, как и любая другая, это вредная привычка, шалая сука, бредущая за человечеством уже не одну тысячу лет. Эта пагубная страсть ковырять мысли, словно спекшуюся ранку, приходила ко мне рефлекторно и без всякого повода.

- «Слушай, Влад, ты иди, я останусь тут еще ненадолго», - рассеяно проговорил я. Он кивнул. Замер на мгновение и встал из-за стола. Его пальто словно горностай устроилось у него на руках. Влад подошел ко мне и, словно понимая причину моей несобранности, с чувством пожал мне руку. В ответ я было порвал ткань своей задумчивой дремоты, но стоило ему окончательно распрощаться и уйти, захлопнув за собой путь в другую реальность – снова умер у себя за столом.

За окном цвела осень. Огненными всполохами забрасывая асфальт, безумная, она ветром и дождем гоняла людей по улице, пряча их в холодных, абсолютно, до отвращения тупых и бездушных домах. Опомнившись, я потянулся к своему бумажнику но, к собственному удивлению, не обнаружил ни его, ни какого-либо даже намека на деньги. Шипя тишиной, вокруг тлела пустота. Я облокотился на спинку стула и стал ждать. Интересно, чего? «И что?»,- подумал я.

Пришел он. Такое чувство, что он всегда был рядом, ожидая этот момента. Безмолвный стоял передо мной, лицо его играло в свою игру. Улыбка больше не благодарила, нет, она требовала. 

- «Простите»,- осторожно начал я, «но, кажется, я забыл свой бумажник. Подождите минутку, я попробую позвонить своему другу»
- «У нас нет телефона», - ледяным голосом промолвил он.
- «Да и не нужно», - почему-то в ответ я стал улыбаться.

Моя рука скользнула в карман пиджака, и запертый где-то в недрах карманов проводник в мир словесных эскизов оказался в лучах софитов сцены ресторана. Пальцы рутинным движением нашли дорогу в записную книжку - маленький сигнальчик попытался выпорхнуть на волю. Бедный, вздыхая шорохами и искрящимся писком, умер у меня на руках.

- «Простите. Не могу дозвониться». Я устало, неожиданно для самого себя, очень устало вздохнул. «Попробуйте еще раз»,- отчеканил холодный голос. Я повторил вызов – безрезультатно.

«Давайте подождем»,- подытожил все тот же голос. «Давайте», подумал про себя я, а на деле же просто кивнул головой. И он отошел так же незаметно, как появился.

Я задумался. В чем-то, пожалуй, этот ходячий истукан был прав - любой ситуации всегда надо дать шанс пожить отдельно, дать ей вволю нагуляться, намучатся, познакомиться и пофлиртовать с другими ситуациями, и тогда она вернется другой - вы просто откроете дверь и очутитесь уже совершенно в другом положении. Но моя ситуация обошла все углы и вернулась ни с чем. Ей понравились безвкусные современные поп-арт аллюзии, громящие в своих пластиковых рамках стены; приглянулась милая, массивная, словно сделанная каким-то грубияном, мебельная фурнитура из дерева и металла, но душа ее осталась пустой. Я выслушал ее упреки, но не сдвинулся с места - все так же сидел внутри тучного, нависшего душным смогом молчания опустевшего заведения. Попробовал позвонить… В ответ, вместо длинного прерывистого гудка, из моря застывшего спокойствия снова вылетел официант.

- «Связь не работает»,- заулыбался я, «сигнала нет». Он ничего не ответил. Его фирменная улыбка, в которую я так по-юношески был влюблён еще какой-то час назад, видимо навсегда и без всяких фамильярностей распрощалась с нами обоими. Теперь, когда мы оба стали старше на час, магия прошлого испарилась, и передо мной стояла никак не стыдящаяся своей наготы реальность. 

-«Тогда я попробую позвонить на улице. Точно! Уверен, там точно ловит лучше. В конце концов, я просто схожу за деньгами, а вам оставлю что-нибудь в залог. Идет?»
-«Нет»
-«Что значит, нет?», - удивился я.
-«Нет»
Он развернулся и уплыл прочь. Я недоумевал. Просто не мог понять, что это значит - положение переставало мне нравится. Что же делать? Как же отвратительно. 

Глазами я нащупал дверь, немедленно встал. Издалека, охранник показался мне неплохим человеком. Ох эта неловкость, ох эта абсурдность, что мигом нудно обхватили мои ноги, предрекая всю условность моего пути! Шаг за шагом мне навстречу шагала развязка. Страж махнул мне рукой. «А может все еще не так уж и плохо?», - заговорил я сам с собой, «вот он ведь, мой спаситель».

Спаситель без ложной скромности протянул мне свою широкую ладонь.
- «Рады вас сегодня видеть. Как-то не очень многолюдно у нас»,- он вздохнул. «Устал народ видимо… Или мы уже никому не интересны. Эх, в этом городе все слишком быстро сгорает дотла. Уже уходите?»
-«Еще нет»,- я улыбнулся «хочу выйти, подышать».
- «Пожалуйста, пожалуйста, конечно. А вы счет уже оплатили?»
-«Нет. Не могу я разве просто выйти покурить? Я же никуда не ухожу»
- «Ну, покурить и здесь можно. Вон, смотрите, у нас целый зал под это дело имеется»
-«Хорошо-хорошо. Хочу выйти позвонить. Телефон здесь не ловит сеть. Это же я могу сделать?»
-«Да… С телефончиком у нас здесь проблемы… Говорят где-то рядом военная академия или университет МВД – вот и коротят связь они»
- «Так вы меня выпустите?»
- «Нет, конечно», -он засмеялся и подвинул свой бок ближе к выходу, так что теперь в оставшееся пространство протиснуться смог бы разве только отощавший сквозняк. «Он не позволит», и его глаза метнулись на противоположную сторону, где, ухмыляясь, стоял официант.

«Счет оплатите. И пожалуйста - можете идти. На все четыре, да хоть на все десять сторон» ,- он посерьезнел, в голосе его теперь слышалась напряженность. 

Я попытался урезонить его, но он не слушал. Диалог скакал неровной линией: я был добр, был другом, был угрозой, был жалким, - кем бы я ни был, он оставался непреклонным. 

Раздосадованный, я вернулся в большую комнату. Помимо нее была еще отдельная комнатка для курящих и открытая кухня, как сейчас модно. И словно назло не было никого, у кого можно было бы попросить телефон. Похоже здесь остался только один посетитель и его умирающий спутник.

Кабельный клуб одиноких дам

Это было их первое заседание. И конечно, присутствующих потряхивал легкий мандраж. Но каждая была настроена предельно серьезно. Так, как порой не настраиваются лучшие инструменты перед ответственным концертом в какой-нибудь популярной европейской филармонии.

Итак. Все было готово. Три прекрасные женщины. Каждая в своем любимом облике. Вокруг - стены небольшой сымпровизированной гостиной, собранной умелыми руками трудяг из телестудии. Этот початок симуляции жизни выходил каждый четверг в 23.00 на одном из кабельных телеканалов.

«Я так хочу!»,- начала разговор женщина в красном, «и у меня есть все основания полагать, что не я одна. Правда дамы?».
Дамы, одна в синем, другая в задорном фиолетовом платье, кивнули. «Я считаю, что мы это заслужили»,- продолжала она, «заслужили видеть рядом с собой честного и порядочного человека». Дамы опять с упоением закивали. Им нравилось нырять головой в очевидные истины.

«Он должен знать, что я ценю его просто за то, что он есть. За то, что он рядом со мной, со мной в моих любых путешествиях, в дороге, в небе! И я хочу, в конце концов, чтобы у моих детей был достойный отец, готовый заботиться о них»,- сказала женщина в красном.

«Да», - отчеканила в ответ женщина в синем пиджачном костюме. Кажется, она подцепила эту уже тлевшую мысль и резко потянула ее в свою сторону. «Мы же не просим многого. Мы просим быть их настоящими мужчинами. Добиваться нас, заставлять смеяться, быть пищей их любви. И мы сами готовы в ответ расцветать настоящей любовью, лаской и заботой».

Она замолчала и взглянула на фиолетовую. Та на секунду замешкалась, но продолжила.
«И я так считаю». Повисла пауза. Медленно стекая по растерянным лицам каждой из участниц диалога, она наконец-то шлепнулась наземь звуком снова заговорившей женщины в красном.

«Кхм. Вот куда они делись, скажите мне? Почему так сложно быть мужественным, крепким, волевым? Делать поступки! Не жалеть ни денег, ни времени… Разве не в этом смысл всей этой химии?»

Они говорили, говорили и говорили. Обсуждая мужские причуды и их вековые долги перед обаятельным полом, они медитировали над формулой щедрости и заклинали мир, что наверное он когда-нибудь опомнится и снова подарит им того немного грубоватого, хамоватого, но такого желанного потерянного Адама.

На улице темнело, но в помещении еще горел свет. Оператор отключил камеру и начал нудно тереть уставшие глаза – ему еще предстоял монтаж. Встал звукорежиссер. Молодые ассистенты побежали снимать микрофоны. Бурлящая масса работающих людей медленно гасла и мечтала о вожделенном воскрешении в предстоящем ночном эфире.

Женщины же, освободясь от пут электронных объятий и пристального взгляда искусственных глаз, поправляли свои прекрасные платья. Зашипела сигарета. Заскрипели каблуки. День был изношен и ему давно было пора занять свое место в гардеробе вчерашних нарядов.

Уставшие мужчины смотрели, как мимо них, одна за одной проходили эти прекраснейшие существа. Куда был направлен их отсутствующий взгляд? Кто знает, может в ту далекую мечту о любви, о которой они столько говорили…

Голубь

Это странная и по-своему невероятная история.

Когда-то, совсем давно, я был самим собой, хотя теперь я уже этого, должно быть и не помню. Его дом, то есть мой — находился в низине. Это была маленькая и темная прогалина посреди серой и несносно однообразной земли, как мерзкий шрам она уходила вниз, увлекая за собой остальную плоть. Темная, пропитанная черным от времени воском древесина и старый, дряхлый кирпич — вот и все из чего было кем-то создано мое жилище. Но для меня это было божественное создание. Скромное оно было или нет, я не могу сказать, да и мне не с чем было сравнивать. Я знал только одно, мое сердце пылало несравненной любовью к нему.

Тишина, которая потеряла девственность много-много лет назад, это сонное наваждение, оно преследовало меня день за днем, сновало туда-сюда, прячась за моей спиной ровно в тот момент, когда я оборачивался. Я мучился, трогал свою душу, но дело, вероятно, было совсем не в этом. Мне было тошно, до боли в каждом изгибе моего тела, поэтому я просил неведомую мне силу забрать, спасти меня скорее.

Скорее всего, конечно, это был психоз. Настоящий и злой. Я был уверен в этом и ровно так же был уверен, что я всегда буду жить с ним. То, что было во мне — я не собирался выпускать наружу. В этом богом забытом месте, каждая частичка себя мне была дороже самого сильного и ненастного шторма бытовых и чувственных наслаждений. В свое время, я цеплялся за каждый кошмар, вникал и пытался, пробираясь и разрывая себя в кровь через заросли однообразных, докучливых видений, понять есть ли у этой чаши ледяного ужаса дно. А она, словно в насмешку, каждый раз исчезала, уходила в зыбкую, плавающую даль. Поэтому теперь я лишь остерегался снов и в тайне желал их с тройной силой,­­ потому что только они заставляли меня жить.

Неподалеку находился город, в котором я работал, всего в нескольких километрах неспешного и вдумчивого пути. Эта дорога навсегда стала символом всей моей жизни, стальной печатью она легла между моих глаз, занимая мои мысли по два, три, четыре, пять, шесть, семь, а то и до бесконечности раз. Начиналась она прямо у моего дома, от порога она, немного виляя, как собака хвостом, поднималась наверх, где выбиралась из низины. Проклятое место… Затем, словно расправив плечи и почувствовав себя свободной, она расширялась и шла по большой, кажущейся на первый взгляд бесконечной, равнине. Это была самая любимая часть моего пути. В солнечные дни здесь бушевали настоящие яркие и блестящие войны, лучи нападали друг на друга, а потом смешиваясь с взбалмошным ветром, начинали искать меня и находя с нежностью и трепетом обнимали. Как сладки были эти объятия, как счастлив я был в них… Казалось, что вот она жизнь, она ласково прикасается к моей коже – я чувствую размеренный ритм ее вен, слышу ее дыхание, вдыхаю ее аромат. В такие минуты для меня застывало все вокруг. И все вокруг продолжало двигаться во мне.

Затем была опять старая напасть - темная часть, мрачная. Я старался проскочить ее как можно быстрее, редкий лес, пепельного цвета земля пугали меня. Эта часть была самой нелюбимой. Слава Господу длилась она совсем недолго, и за ней сразу же начинался пригород.

Вот уж странная штука – насколько мы, дети природы, пусты и неказисты по сравнению с ней. Где та стать, то изящество? Там, где природа заливается радостным смехом и расцветает миллиардами смыслов, мы лишь скромно молчим. И только лучшие из нас могут тихо вторить одним единственным голосом этой великой песне.

­­Он определенно точно был живым. Я не знаю что, но оно мне подсказывало, щебетало моему сознанию – он жив. Он знает и чувствует, видит и слышит – ощущает меня частью его самого. И он помнит меня, и лишь только поэтому он благосклонен ко мне. Каждый раз я останавливался и молча слушал, прислушивался к живому организму - творению рук огромного количества людей. Может это и есть Бог, о котором столько говорят? Каждый раз он с удивлением рассматривает новую зародившуюся в нем жизнь и ровно с тем же постоянством устало закрывает глаза, видя, как смерть смеется над ней же. Он всего лишь наша тень, которой мы доверяем больше, чем себе. Поэтому, я всегда наблюдал.


Моя жизнь начиналась в небольшой конторе. Именно там копотью вязко оседало мое поблекшее сознание. Там же я встречал его и ее. Вечно немой, забрызганный кровью своих подчиненных, он исподлобья мерил мой рост и всегда медленно прощался со мной взглядом, уводя свои широкие ноги за очередной поворот офисного лабиринта. Она была другая. Она всегда смотрела мне только в глаза. Всегда кормила и никогда не говорила мне, кто я есть на самом деле; все чего она хотела - это моя душа. Быть рядом с ней и попытаться понять, почему каждая линия меня, так легко гнется, так безудержно куда-то стремится.

Кажется, биение ее маленького сердца никогда еще ранее не было таким родным, хотя, вспоминая каждую нашу встречу, я знаю - такова была ее натура. В последний раз я поднял свою голову и смятение реальности перестало существовать. Ах, если бы ее взгляд, словно кипящая нить горизонта, где-нибудь далеко, на загадочном краю Востока, мог бы длиться вечно!


А пока - я расправил крылья и взлетел. Меня ждала долгая дорогая домой.

Лафстори

1.
Когда я смотрю в твои глаза, мне кажется, что все мое существо окутывает вечность. Медленно, совно нехотя, умирает мое дыхание, останавливается сердце, все члены, каждая пора моего тела наполняется пустотой и безмятежностью. Живут только мои глаза. Они слышат, дышат, переживают только твои зрачки напротив. Каждая секунда пребывания в этом плену - мучительная нега для них.
Я смотрю и не могу остановиться. Так я люблю твои глаза.

2.
Сегодня я думаю о твоих губах. Тебе не кажется, что в них прячется музыка?
Та особая мелодия, которой играет их нежно красный, стеснительный цвет. Те чувственные ноты, скрывающиеся в их уголках. То минорно-мажорное неистовство, взрывающееся на плавных волнах их изгибов.
Разве ты сама не слышишь эту симфонию? Не стесняешься наполнять вечер звучанием своей насмешливой улыбки?
Я уверен, в любой момент, даже если я зажмурю уши и заткну глаза, эта музыка не покинет мою голову. И все что мне остается - это просто наслаждаться и улыбаться в ответ.

3.
Я люблю твою кожу. Ты сама называешь ее бархатом, но для меня это холст, особое полотно, занимающее меня короткими часами. В моменты этой особой душевной тревоги, особого трепета, я не думаю и даже не мечтаю: за меня проживают жизнь подушечки моих пальцев, рисуя желанные линии и наигрывая любовные истории.
Наверное, это в этом есть великое искусство, когда она заменяет мне слова и глупые признания. Дарованная неведомым благодетелем - это моя радость творить, беззастенчиво и весело воплощать себя на этом холсте. Где каждый мой пейзаж или набросок - дитя нашего общего, тайного творчества.
И за это я люблю каждый миг отпущенный мною краскам твоего тела.

4.
Помнишь?

Так часто я спрашиваю себя “Ты помнишь?”. Слишком часто.

Через мгновение, вместе с парой этих слов я обрубаю те последние тонкие нити, что связывают меня с обыденным миром. Мой корабль всхлипывая кренится и отправляется в долгое путешествие по тонущим волнам моих воспоминаний.
Я дрейфую по их гладкой поверхности, засматриваясь на отражения своей, словно такой чужой, словно бы жизни, пережидаю волны свежих, юных и боязливых эмоций. И я - совсем не я. Развалившись, расспадаюсь на части прямо на корме, думаю, дряхло уставившись в синеву прошлого. Кажется, она просчитывает каждое мое движение, знает его, то есть меня, наизусть.
Там, в глубине памяти, живет и твое лицо. Оно улыбается, как и прежде. Я любуюсь им и понимаю - это то, ради чего я сюда пришел. И не хочу уходить.

Вьетнам

1 море

Иногда мне кажется, что я слышу чей то зов. Он исходит из самых глубоких и темных морских глубин. Замерев в смятении, окутанный ночью, я не могу пошевелиться, но слушаю. Блистая словно кольчугой, играя калейдоскопом отражений, эта снежная лавина, раз за разом ломается о пористую землю.
Это похоже на эхо последнего, отчаянного вопля. Невозможно разобрать, крик ли это о помощи или суровая угроза, но находясь рядом, ты бессмертной любовью влюбляешься в этот зов. Как и свет давно потухших звезд, он крошит тебя на кусочки и ты становишься частью мироздания.
Там где однажды умер араб, живет нечто большее, сущность, которая своим величием, энергией - завораживает, очаровывает и дает тебе волю.
Волю быть рядом с ним, таким живым, и тоже жить.

2 звезды

Я знаю ты смотришь, а ты знаешь, что я. Я очень устал и мне нежно и дорого сознавать, что под этим бесконечным пространством кто-то кроме меня помнит об этой интимной истине. Не оглядываясь по сторонам, я отдаюсь этому безумному чувству и смотрю ввысь, в задыхающееся от собственной свободы темное небо. Смотрю в десятки и сотни твоих глаз, отвечающих мне одним, единым оком. И оно заполнено вниманием. И памятью.
Я смотрю и вижу тебя. И знаю, что даже через десятки лет и тысячи километров, они, яркие всадники ночи, сохранят нас прежними.  И от этого жизнь наполняется чистым, не сакральным теплом. Может в этом и есть их смысл?
Спасибо.

3 ведут

Однажды, я очутился в мистическом городе. В нем не было ни дверей, ни концов у улиц. Я блуждал по нему, закрытому солнцем, взятому в плен горами, не ведая времени. Темно-синий и красный цвета стали моими наставниками и учителями, я выполнял каждый их каприз. Потому что кроме них, в этом преисполненном востока и давно забытом западом, месте не было больше ничего. Мне кажется я кого-то ищу или просто жду, когда что-то найдет меня. Снимая теплой ладонью горячий пот со своего лица, я вздыхаю и иду дальше. Улицы удлиняются.

5 никуда

Вы никогда не задумывались сколько мертвых возможностей, подлым образом убитых и растерзанных, плетется хвостом за нами. Прекрасных перспектив, добрых минут, улыбчивых секунд. Теперь они все мертвы, выброшены трупами из пучины жизни и крайне неприятно гниют . А мы идем дальше, убивая снова и снова. Снова. Снова. С маниакальной настойчивостью и постоянством теребим ножом их вены. И делаем это с довольной гримасой удовольствия.
И лишь немногие из нас, каким-то неведомым чувством тянутся к тому прекрасному, что бы могло случится. Как взрослый сын, который печально скучает по молодой матери, мы тоскуем по тому, о чем сами ничего не знаем, оплакиваем, даже и не подозревая были ли эти усопшие хороши или нет.
Но разве в этом не особая прелесть? Миллионы закрытых, обветшалых, некогда прекрасных дорог .